Это рассказ немца по имени Якоб, который служил охранником в концентрационном лагере смерти Освенцим (Аушвиц). Стоял на вышке, следил, чтобы никто не убежал. Как обычно, считает себя не виноватым, он просто исполнял приказы. Пережил войну, спустя много лет ответил на вопросы журналиста, крайне интересно.
– Когда вы впервые узнали про газовые камеры?
– Никто про них не говорил, но все про них знали. Когда видишь, как много поездов приходит каждый день, все эти люди... Было понятно.
– Вы были внутри газовой камеры?
– Один раз. С командой зачистки. Мне дали приказ охранять их, это был 1943 или 1944 год.
– Камера была большой?
– Да, примерно как весь мой дом. Это около 90 квадратных метров. Когда поезд привозил 200-300 человек, они обычно все помещались внутри. Если нет – часть ждала снаружи.
– Вы видели это снаружи?
– Они обычно ждали у дверей газовой камеры около часа. Потом их вели внутрь. Да, они слышали все эти крики изнутри, но снаружи их подгоняли эсэсовцы... Ну... Да, я видел, как всё... происходило.
– Как всё происходило?
– Большая комната, по сути бетонный бункер, Снаружи были трубы, не помню, их было четыре или шесть... Они бросали через них банки в камеру.
– Вы видели солдат СС, которые забрасывали снаружи Zyklon B?
– Да, именно так. Всегда подъезжала машина с двумя солдатами. Прямо к камере. И они делали своё дело. Мы знали, что это команда смерти.
– Вы были одни во время своей службы на вышке?
– Да, но по ночам два человека на 12-часовую смену, смена каждые 3 часа. В перерывах можно было поспать. В лагере были ворота, через которые проходили поезда, прямо над ними была комната отдыха для караульных ночной смены.
– Что вы помните о своих вахтах на вышке?
– 12 часов – это много. Особенно, когда жаркий солнечный день. Когда холодно – приходилось стучать ногой об ногу постоянно. И ты там на высоте шести метров, нельзя спускаться, даже чтобы помочиться.
– И о чем вы думали стоя на вышке?
– Ни о чем. Утром заключенные шли на работы, куда-то, где строились дороги. Вечером они возвращались. Всё это время, весь день, в лагере не было видно никого. Не было людей. Я читал, у меня с собой была Библия или газета. Читать не запрещалось.
– Вы убивали заключенных Освенцима?
– Мне не пришлось стрелять ни разу.
– Вы стояли на вышке, вам приходилось видеть, как другой солдат СС убивал заключенных?
– Нет.
– А вы видели попытки побегов?
– Нет. Но они случились. В основном, как акт отчаяния. Они просто прыгали на проволоку. И охрана в них стреляла.
– Вы разговаривали с заключенными?
– Они могли разговаривать с охраной только в том случае, если охранник обратился к ним первым. Охрана же просто обзывала их неприятными словами в случае, если они сделали что-то не так.
– И о чем вы с ними говорили?
– Однажды у нас был трудовой отряд из молодых женщин. Я спросил у одной из них, почему она здесь. Она ответила, что потому что она еврейка. Ну и о чем было еще спрашивать?
– Вы видели, как сжигают тела?
– Да. Трубы печей крематория были не очень высокие. Поэтому если ветер дул на мою вышку, был очень сильный запах. А с 1944 года крематорий уже не справлялся. Поэтому за ним выкопали большую яму, в которой круглосуточно поддерживали огонь. И двое из числе заключенных постоянно сбрасывали туда тела.
– Так вы стояли на вышке у газовой камеры?
– Нас всё время меняли. И между камерой и вышкой был забор из колючей проволоки, но всё было видно.
– Как вы попали в Освенцим?
– 19 сентября 1942 года нас, новобранцев, погрузили на поезд. Поехали, позже нас приняла команда SS. Нам сказали, что из поезда выходить нельзя. так мы доехали до Вены. Потом наш вагон отцепили и доставили в Освенцим. Получилось так, что в этом последнем вагоне ехали те солдаты, у кого фамилия на буквы от S до Z, и я среди них. При посадке всегда заполняли вагоны по списку.
– Что было потом?
– Мы приехали на вокзал, после марш два километра в лагерь Биркенау. Нас коротко постригли, сделали прививки и набили татуировки. У меня была буква А вверх ногами, это моя группа крови. Потом три месяца обучения, включая стрелковую подготовку.
– Откуда были другие новобранцы?
– Вся команда была из заграничных немцев, из Румынии, Чехословакии и Югославии.
– По вечерам из лагеря выпускали?
– Конечно! Там рядом было много баров, мы играли в карты и пили пиво.
– И что вы чувствовали, когда пришел первый поезд с заключенными?
– Свисток, значит построение у поезда. Моя позиция была в 20 метрах от поезда. Другие солдаты открывали двери вагонов, а мы стояли вокруг и ждали, пока все люди выберутся из вагонов. Потом их уводили.
– Кто-то пытался убежать?
– Они были очень истощены. В основном их привозили из трудовых лагерей.
– У вас есть чувство вины?
– Нет. Мы часто давали евреям остатки нашего хлеба, который иначе всё равно выбросили бы. Мы оставляли им воду. Я никогда не сделал ничего плохого никому их них. Но и помочь не мог. Говорил я с ними дружелюбно, не бил, не толкал. И я не чувствовал ничего криминального в том, что я их охраняю. Мне сказали охранять, если бы я попытался сбежать, меня бы расстреляли.
– Что случилось после окончания войны?
– В итоге я попал в плен к американцам, как солдат СС был помещен в специальный лагерь для военнопленных. Пробыл там до конца 1946 года, нас там было 6000 человек. Мы занимали трехэтажные бараки и носили всё это время свою старую униформу. Моя шинель превратилась в лохмотья.
РАССКАЗ СТОРОЖА МОРГА
Скажу честно: тот, кто придумал выражение: «Бояться нужно не мертвых, бояться нужно живых», если не осел, то, значит, никогда не работал в морге. Случись ему поработать там, так он никогда не посмел бы сказать подобную глупость.
Как-то пришлось мне устроиться ночным дежурным в один из моргов. Работа непыльная, сутки через трое, клиентура покладистая, без особых претензий. В общем, нашел именно то, что мне тогда было необходимо: массу свободного времени. По первости, конечно, было противно и боязно. Потом привык. Страх тоже исчез, особенно, когда втемяшил себе в голову это дурацкое выражение: «Бояться нужно не мертвых, бояться нужно живых».
Однажды заступаю на дежурство. К вечеру появляется Митрич. Он в морге этом лет, наверное, сорок сторожем
проработал. Приходит и говорит:
- Ты сегодня на ночь в дежурке закройся и не выходи, что бы там ни случилось.
- А что случиться должно? - спрашиваю, а сам улыбаюсь, дурак дураком.
- Ночь сегодня плохая, - Митрич мне серьезно отвечает. - Первая ночь полнолуния, всякое может быть.
Тут меня, естественно, прорвало. Какими только эпитетами я Митрича не наградил: и старым пнем обозвал, и мракобесом, и тормозом - словом, много чего старику наговорил. Обидно мне показалось, что малообразованный сторож меня, человека с высшим образованием, пугать вздумал. Митрич молча все выслушал, потом говорит:
- Как знаешь, я тебя предупредил, - развернулся и пошел.
К концу рабочего дня об этом инциденте я, наверное, и не вспомнил бы, только насторожила меня одна деталь: Митрич был трезвый и говорил очень серьезно. После работы старший прозектор задержался со мной поговорить на философские темы, сидим в дежурке, спорим, а мне деталь эта - Митрич трезвый и серьезный - покоя не дает.
Поздно вечером мой собеседник ушел. Я запер за ним входную дверь и остался один. Проверил морозильную установку, посмотрел, все ли в порядке в прозекторских, потушил свет в помещениях и вернулся к себе в дежурку. Там так: входная дверь, рядом дежурка и длинный т-образный коридор, в конце которого расположены двери, ведущие в трупохранилище, прозекторские и другие помещения. Всю ночь в коридоре горит несколько ламп. В дежурке тоже свет гореть должен, но сторожа, если спать ложатся, всегда его выключают. Двери, кроме входной, нигде не закрываются, просто плотно прикрыты. В дежурке на двери задвижка, но я не видел, чтобы ей кто-либо пользовался, всегда оставляли дверь настежь открытой.
Так же все было и в ту ночь. На улице тихо: ни ветра, ни шума машин. На небе луна - низкая, огромная. Читаю Гриммельсгаузена, но нет-нет да прислушаюсь к тишине.
В полночь в сон потянуло. Решил прилечь. И тут слышу, как в коридоре скрипнула дверь. Осторожно, почти не слышно, но скрипнула. Выглянул из дежурки. В коридоре свет тусклый, рассеянный, там, где двери, - темно, ничего не видно. Как-то не по себе мне стало. Однако, думаю, пойду, погляжу, почему дверь открылась. Пошел, а чтобы уверенности себе придать, ступаю твердо, шаги отдаются гулким эхом. И тут замечаю, нет, даже, скорее, чувствую - впереди, в темноте, какое-то едва уловимое движение.
Отчетливо вспоминаю: «Закройся и не выходи, что бы ни случилось!» Медленно отступаю в дежурку, захлопываю дверь и щелкаю задвижкой.
По коридору шорох быстрых шагов, обрывающихся у самой двери. Потом снаружи дверь сильно тянут за ручку. Она подается на несколько миллиметров, дальше не пускает задвижка. В щели мелькает неясный, темный силуэт, и в дежурку просачивается явственный сладковатый запах тру¬па. В следующее мгновение я с дикой силой вцепляюсь в дверную ручку. А из коридора что-то безумно жуткое пытается проникнуть в помещение. Царапает дверь, дергает ручку, шарит по косякам и стенам, и все это происходит при полном молчании, не слышно даже тяжелого дыхания. Только тянет из-за двери запахом формалина и холодом.
Вместе с рассветом в коридоре наступает гробовая тишина. Никто больше не царапается, не рвется в дверь. Но я еще долгое время не могу выпустить дверную ручку: так и стою, вцепившись в нее побелевшими от напряжения пальцами.
Настойчивый звонок возвращает меня к действительности и заставляет распахнуть дверь. Коридор обычен и пуст: оттого кажется, что все происходящее ночью было диким, кошмарным сном. Замок, как всегда, заедает, и я долго не могу его открыть. Наконец мне это удается. На крыльце весело скалится сменщик.
- Ну ты и здоров спать! Битый час звоню! - изумляется он. Я невнятно мычу о том, что здорово перебрал спирта,
ничего не слышал, и что вообще меня лучше сегодня не трогать.
Рабочий день в самом разгаре, а я никак не могу заставить себя уйти домой. Нервно курю на крыльце служебного входа и отчаянно пытаюсь понять, что было ночью - реальность или сон. Рядом курит старший прозектор, о чем-то меня спрашивает, я ему что-то отвечаю, а у самого в голове только одна мысль: «Это был сон, этого не может быть!»
Тут на крыльцо выходит практикант:
- Андрей Андреевич, странный случай. Готовлю на вскрытие труп удавленника, ну того, что привезли позавчера, а у него под ногтями полно белой краски.
- И что же тут странного? - лениво спрашивает старший прозектор.
- Краска засохшая, старая, но надломы и срывы ногтей на руках трупа, по моему мнению, посмертные, свежие.
Они уходят, а я подхожу к двери в дежурку. На высоте человеческого роста, на гладкой белой поверхности отчетливо проступают полукруглые царапины и неровные сколы...
Последнее, что я успел сделать в этом поганом месте, так это позвонить Митричу. И когда на том конце провода раздался его хрипловатый голос, выдохнул в трубку свистящим шепотом:
- Митрич, спасибо тебе, с меня ящик водки! "Однако"
Поздно вечером, две студентки засиделись в университетском кампусе. Они остались единственными, кто продолжал корпеть над учебниками. Видимо, они работали над важным рефератом, который должны были завершить к вечеру.
Пока они сидели за столом и записывали что-то в свои тетради, к ним сзади подошёл охранник.
“Мы скоро закрываемся”,- сказал он дружелюбно. “Почему вы не идёте домой, девочки?”
“Мы бы пошли, сэр”,- ответила одна девушка,- “но у нас на завтра важное задание, которое мы должны подготовить к семи утра. Но не волнуйтесь, я думаю, через час мы закончим”.
“Тогда, наверное, лучше, чтобы я был рядом с вами, пока вы не закончите”,- сказал охранник. ” Я буду стоять здесь, позади, чтобы вы спокойно работали”.
Девушки были очень благодарны ему. Наконец, они смогут закончить свою работу, не беспокоясь, что с ними может случиться что-то плохое. Прошло полчаса, и они уже собирались перейти к заключению, а потом вдруг…. ТУК!
Одна из девушек уронила на пол карандаш, который откатился в сторону, где стоял охранник. Когда девушка наклонилась, чтобы поднять карандаш, она увидела то, что привело ее в ужас.
В шоке, девушка взяла карандаш и, не говоря ни слова, сразу же начала собирать свои книги так быстро, как только могла. Ее подруга удивилась, не понимая, что случилось.
“К сожалению, мне нужно домой”,- сказала девушка. “У меня сильно разболелся живот”.
Затем она побежала так быстро, как только могла к ближайшему выходу, оставив подругу наедине с таинственным охранником.
Через две минуты, у второй девушки зазвонил телефон, подруга прислала ей текстовое сообщение.
В нем говорилось: “Брось карандаш позади себя, и подними, тогда ты всё поймёшь”.
Вторая девушка пришла в ещё большее замешательство, но поступила так, как ей сказала подруга и просто уронила ручку. Когда она наклонилась, чтобы поднять её, она увидела нечто очень страшное.
У охранника не было ног, и он парил над землёй, как призрак.
Ей захотелось закричать, но она закрыла рот рукой. Когда она пришла в себя, она спокойно положила ручку на стол, а потом снова повернулась, чтобы увидеть лицо охранника. Он улыбался ей, но как-то странно, так, что она испугалась ещё сильнее.
Пытаясь контролировать свои эмоции, девушка начала собираться. Она сделала вид, что ей позвонили, и притворилась, будто её по телефону попросили вернуться домой.
Когда она повесила трубку, она повернулась к охраннику и сказала дрожащим голосом: “Сэр, благодарю вас за то, что так долго были со мной, но я должна идти домой”.
“Почему так рано?”- Спросил охранник. “Ты ещё не закончила свою работу”.
“Да, сэр”,- сказала девушка нервно. “Но я действительно должна идти. Мне позвонила мама”.
Охранник усмехнулся. Глубоким, пугающим голосом он шепнул девушке: “Так значит, это не потому, что ты догадалась, кто я такой?”
Недавно мне пришлось побывать на кладбище, да ещё и ожидать человека. Присел на лавочку в тени с надеждой провести в тишине хоть полчаса. Людей почти не было, но рядом оказался кладбищенский сторож, седой, морщинистый, со стойким запахом перегара.
Если у Вас есть свободные 10 гривен и минут 20 времени, я могу рассказать немного разного об этом кладбище. - сказал он, присаживаясь рядом. И то, и другое у меня было, но десятку сторож взял как-то машинально, больше думая о чём-то другом.
Видишь, вон в сторожке мой сменщик, Иваныч. Так мы с ним тут и живём. А ведь года два назад я был бригадиром, а Иваныч - И.О. заведующего. Теперь кажется, целую жизнь назад. Работали мы, как и все. Придут люди, попросят, сговоримся о цене и сделаем. Много получалось. Так раз пришла пара средних лет, говорят, маму ихнюю мы обидели, соседскую оградку вплотную к бабушкиному памятнику поставили.
И не ругались, а так. Ну, схалтурили мы. Так другим людям помогли. Не за спасибо конечно, но всё ж… - его монолог напоминал хриплый звук старой патефонной пластинки, больше похожий на давно пережитый урок.
Вижу - продолжал он - эти люди вроде нормальные, ещё скосить можно. И предлагаю за 2 штуки американских рублей «справедливость» восстановить. За счёт других соседей. Дней через десять ребята принесли деньги, мы всё прибрали-подровняли и выдали новые документы на новое место. Парень посмотрел, ухмыльнулся, дал свою визитку - вдруг пригодится. А у меня этих визиток! От таких людей! А тут просто «МАСТЕР» и телефон. Чмо какое-то.
А потом началось… У Иваныча тёща в кухне на ровном месте упала, сложный перелом шейки бедра. По врачам знакомым, деньги туда-сюда. Перевезли её домой, сиделку ей наняли. Та неделю поработала, деньги получила и исчезла. Вместе со всеми хозяйскими деньгами и золотом. Так её и не нашли. Жена стала за тёщей ухаживать, да сама через неделю слегла. Врачи анализы делают деньги берут и говорят - всё нормально, переутомилась просто. А Людмила сохнет, вес теряет. Иваныч совсем закрутился. Тут дочка его поехала на дачу что-то отмечать, вроде последний звонок. Отметила… Паталоганатом сказал - передоз. И менты немного поимели, что бы ни копать, откуда снежок взялся. Жена с тёщей как узнали, так по очереди и ушли. Двух месяцев не прошло, остался Иваныч вдвоём с сыном. Стал выпивать. А ведь раньше - ни-ни. И выпивши, въехал в машину крутькам каким-то. Таким, что и связи не помогли.. Пришлось свою отдать за ремонт. Короче, чёрно-белая зебра жопой кончилась. Не нравилось мне это, но молчал. А тут моего мальца из института попёрли. И связи стали рваться, армией грозят. Понял - это мой черёд пришёл… Жена простудилась, крупозное воспаление, так и не встала больше, за неделю сгорела. Тесть с горя припёр домой водку какую-то левую, вроде в баре пусто. К утру их с тёщей вынесли, а меня на допрос - только у меня мотив и был, ведь машина и дача на них записана. Еле отмазался. Бегом по бабкам - узнать, что происходит. А те в один голос - кого-то сильного вы обидели шибко, не знаем, простит ли. И помогать отказываются. Даже деньги не берут. Вот тут уже я испугался. И про проклятую визитку вспомнил. Перерыл весь стол, но нашёл. Только на ней одна надпись осталась, телефон исчез. А ведь был, точно помню.
Но мозги ещё остались, могилку помню. По ней этого мастера и вычислили. Послали к нему пацанов, поговорить. Как они там говорили, не знаю, только потом мы дозвонится, результат узнать не смогли. А при встрече пацаны посоветовали их телефоны забыть, и в сторону Мастера больше не дёргаться. Я сам с деньгами к нему пошёл, да Мастер хреново встретил. Вы с Иванычем - это он мне - на чужом горе за чужие деньги своё счастье строили, так теперь попробуйте за эти деньги свою беду решить. А я, говорит, денег не беру. А неприятности бесплатно пристраиваю, как урок.
Пока мы так бегали, деньги у меня к концу подошли. Так, копейки оставались. И тут последняя капля. Упустил я за беготнёй пацана своего, тот выпивать начал. А права и ключи от машины и у него были. Вот он пьяный на нашей машине остановку протаранил. Завалил полностью. Машина вдребезги, а он целый. Погиб только один человек. Иваныча сын. Стоял, ждал маршрутку. Совпадение, скажешь? У Иваныча ещё одна могилка добавилась, а мой сел. Что б статью смягчить, на адвокатов пришлось деньги под квартиру занимать. У серьёзных людей. А отдать потом не смог. С зарплаты не отдашь, а левые кончились. И мы упустили, и брать страшно стало. Так год, как квартиру за долги отдал. А сразу мы с Иванычем на мою дачу перебрались, запили крепко. Про работу забыли. По пьяни пытались ещё раз с Мастером разобраться. По полной. Пришли, а он нам так спокойненько - чего обижаетесь? Ваши родители живы? Или продолжить урок? Тут мы языки в одно место и заткнули…
Пока пили, друзья исчезли куда-то, на работе бардак. Выползли как-то, а нам приказ. Сначала на увольнение, а потом сжалились, перевели в сторожа. Так мы вдвоём и прижились в сторожке. Досих пор в ней и живём, ни квартир, ни родных. К могилкам нашим ближе, каждый день бываем. И пьём. А что ещё делать?
Мы, с Иванычем, вообще-то, с центральной конторой делились, так говорят, там тоже КРУ работало, нескольких посадили, кого-то уволили…
А тёща у Мастера ещё жива. Вроде, только болеть стала, по врачам пошла. Так мы с Иванычем и сами заметили. За месяц из одной больницы врач и две медсестры у нас оказались. Рядом с нашими аллея врачей намечается. А нам уже всё равно. Как тем зайцам на поляне. Только последнее время Иваныч часто стал в нашу церковь ходить и мне про Бога рассказывать. И пить меньше.
Во, смотри, опять врачи знакомые приехали. Пойду-ка, узнаю, чего там. А ты отдыхай пока. Спокойно у нас пока, тихо.
И сторож, покачиваясь, поплёлся в сторону конторы…
А теперь задумайся, вот сколько этот мартини стоит? У нее в тележке товара на сумму в пять раз больше, и приходит в лучшем случае раз в неделю, а у бабки в тележке творожок, четверть буханки черного хлеба. Будет старушка минут десять у кассы стоять считать копейки и причитать, обязательно ей не хватит пары рублей, кто-то сердобольный, как всегда, за нее заплатит. Это она до обеда пришла, и после обеда придет обязательно, а то и вечером забежит. В день, как минимум, два-три раза и каждый раз что-нить себе за пазуху прячет, все подороже выбирает - дешевку не тырит. Вот то-то и оно.
Подойдешь к фифе в шубе, скажешь, мол, на камерах все видно – запись ведется, она без слов вернется и пробьет полный чек без проблем, все довольны, ни у кого претензий ни к кому нет, а вот с бабкой все гораздо сложнее. Будут крики, вопли на весь магазин, театральные обмороки, вызов скорой. И ведь все равно не заплатит ни копейки, в кошельке-то пусто.
Но я-то о другом случае хочу тебе рассказать.
Школьники лет до 10 воруют обычно какую-нить мелочевку – конфеты, шоколадки. Подойдут по двое-трое, один прикрывает - другой потихоньку по карманам рассовывает. И не сказать ведь, что денег у них нет, для них это игра просто такая – нервы себе щекочут, а поймаешь – слезы, сопли до полу. Не так давно приметил пацана лет 7-8, по рядам пройдется, постоит, посмотрит и ничего не берет, уходит. Присмотрелся на камерах, похоже все-таки тянет что-то с полки – значит мой кадр. Тормознул я его на выходе – по карманам хлопнул, и вот оно - пакетик конфет M&M, шоколад в глазури.
- Любишь, значит, шоколад?
Сопит и молчит, шапку в руках мнет, а слез нет. Одет бедновато, худой, что твой Кащей, только уши торчат как лопухи.
- Ну что, в молчанку будем играть? Может ментов вызвать? Вижу, что не первый раз тащишь.
Зыркнул исподлобья: - Вызывайте.
Не по себе мне стало, и ведь есть неписанное правило – не сочувствуй воришке никогда. Вот смотрю на него и себя вспоминаю, как в семь лет упрашивал мамку «марс» мне купить. Не брала никогда ибо баловство, а денег лишних нет.
- Слушай сюда, пацан, чтоб в последний раз, еще раз попадешься – пеняй на себя. Если уж припрет, прям не могу, подходи ко мне, я сам тебе этот дурацкий эмэмдэмс с куплю.
И как отрезало, неделю я пацана в зале не видел. А в прошлую среду стою у входа и чувствую, кто-то за рукав меня тянет, оборачиваюсь, тот самый пацанчик - брови нахмурил и молчит. Так и стояли чуть не полминуты, а потом он вполголоса, как через силу выдавил из себя: «Конфеты надо».
Вот честно, я слегка офигел, и ведь не просит, не требует, а просто ставит перед фактом – «конфеты надо». Ну что делать, раз обещал, слово надо держать.
- Как зовут?
- Борька.
- Жди меня здесь, Борька, сейчас подойду.
Пошел, купил штук пять этих пакетиков, всучил Борьке, оглянуться не успел – нет его, как ветром сдуло. Ни спасибо тебе, ни пожалуйста, ну и ладно, поди уж трескает вовсю свой эмэмдэмс за обе щеки.
Забыл про него, а буквально на следующий день вижу женщину, тащит моего Борьку за руку, остановилась, спрашивает у него:
- Этот охранник?
У меня сердце так и ухнуло: вот сейчас начнется, зачем чужого ребенка угощал, да с какой целью… Начальство особо разбираться что и как не будет, погонят к чертям, ходи потом доказывай, что не педофил.
- Это вы Боре конфеты дали, он их точно не украл? Может выпрашивал у вас?
- Успокойтесь, дамочка. Не воровал, не выпрашивал, просто увидел, как ваш пацан на них смотрит и купил ему.
- Борь, ты выйди пока, я с дядей-охранником поговорю... Спасибо вам, конечно, но больше не покупайте и простите за беспокойство. Мы просто сладости довольно редко покупаем, сами понимаете - денег на самое необходимое и то в обрез.
- Ничего страшного, в голову не берите, угостил просто разок парня, раз вы против – значит не буду больше. А Борька конфеты кому-то брал или себе все-таки?
- Не себе - для папы, не верите? И правильно, ужасно глупая история получается, уж простите, не нужно было вам говорить.
- Нет уж, раз начали договаривайте.
- Вчера вечером муж позвонил, впервые как ушел, и стал говорить о разводе. Представьте, шесть месяцев ни слуху, ни духу от него, а тут звонок и сразу о разводе. Меня в тот момент замкнуло прямо, слова сказать не могу, слезы текут, обидно ужасно. Боря спрашивает: «Папа?» Вырвал у меня трубку и кричит: «Папка, приходи, у нас конфеты есть!»
Дело в том, что муж как-то утром в воскресенье раскричался, мол, что за у нас семья - даже конфет к чаю нет. Оделся и ушел в магазин, вроде как за ними, и с концами, вот только вчера и позвонил первый раз.
А Борька, дурачок наивный, все это время про конфеты помнил...
.
© ЛысыйКамрад
